ТОСКА

      "У меня болят спина, то, что находится чуть ниже, колени, глаза, голова и пальцы, но чёрт возьми! Так счастлива я не была уже давно!" — вот, что ответила бы я, вздумай кто-нибудь спросить меня, как я себя чувствую. Да, семилетний каторжный труд наконец-то окончен, но... Кто может по достоинству оценить его? Кто проявит сочувствие к создательнице колоссального по своим масштабам проекта, самостоятельно произведшей большинство инженерных рассчётов? Похоже, что, как и всегда, никто. Прислуга лишь натянуто улыбается, а за спиной шепчется о том, что я, тварь такая, умнее большинства других богатеньких девочек и меня не так просто обмануть, не говоря уж о том, что я постоянно сижу дома, мешая им "своими никому не нужными машинками мыть полы или делать ещё что-нибудь важное". Ей богу, я лично слышала как одна из горничных сказала это! Да, а "Бико-сама" в детстве ещё и смеялась над фильмами, аниме и книгами, где встречались подобные обороты. Действительно, разве может кто-либо быть настолько недалёким? Увы, реальность иногда куда боле жестока и глупа чем даже самый изощрённый вымысел... Кто же ещё может оценить по достоинству мои усилия?
      Отец? Да, если подумать, этот милиардер и талантливый конструктор, начавший свою карьеру с нескольких автомастерских, а к сорока годам располагавший уже робототехнической империей, чьи военные, промышленные и другие типы машин работают по всему миру, мог бы оценить результаты моей работы и понять, с каким трудом мне дался успех, и насколько сильны, кажется, заполняющие теперь всё моё существо чувства усталости и удовлетворения, но... Но в его представлении я по-прежнему "чокнутая девица, балующаяся инженерными выкладками вместо того, чтобы пойти погулять", каковой, похоже, останусь навсегда...
      Муж? Это даже не смешно, ибо по его мнению я ну просто таки обязана "бросить эту затею, ведь всех денег, всё равно, не заработаешь, а моих нам хватит". Ведь, по его словам, "если не перестанешь постоянно сидеть, твоя задница не уместится на этом стуле", "к тридцати годам будешь носить очки в шесть диоптрий" и "слетишь с катушек с этими своими роботами". С другой стороны, конечно, можно понять, что это своего рода забота обо мне. Я и сама чувствую и то, что и зрение моё не так остро, и нет во мне той прыти, как когда-то во втором классе средней школы, когда я без особых проблем могла увернуться от страшной силы ударов рыжеволосой супердевочки, да и в тот боевой костюм, в котором я могла выстоять против неё раунд-другой, я теперь наврядли влезу. Однако, по мне, так гораздо лучше умереть почти слепой лет в семьдесят, но оставив после себя то, что способно изменить жизнь миллионов людей, чем, дожив до девяноста, и до конца дней хвастаясь отменным здоровьем, не оставить после себя ровным счётом ничего, кроме дурно пахнущего мешка с костями, который за ненадобностью мои же близкие сожгут в печи. Быть может, я и не права, возможно, есть и средний путь, но ведь это моё решение, мой выбор, моя воля, моя жизнь, и если человек, действительно, любит, уважает меня, то должен если и не согласиться безоговорочно, то, по крайней мере, понять меня, а не пытаться навязать своё мнение.
      Остаются только те люди, которым предстоит непосредственно заниматься моими работами — совет директоров, возглавлдяемый моим отцом. Но и они, памятуя о том, кто я, безоговорочно примут мой проект, не задавая не то, что лишних, а вовсе никаких вопросов, украсив при этом свои лица всё теми же фальшивыми улыбочками, не смотря даже на то, что мои идеи, быть может, и вовсе бредовые и в принципе не могут быть воплощены на практике (я то знаю, что это не так, но важен сам факт такого отношения с их стороны). Вот, похоже и всё...
      Хотя нет, не совсем. Были в моей жизни десять лет, когда я точно знала, кому мои успехи не будут безразличны, кто поневоле вынужден будет оценить все их достоинства и недостатки, ибо от этого будет зависеть его, а вернее, её жизнь. Демоница с волосами цвета огня, в шесть лет без особого труда расправлявшаяся с огромной собакой, а в шестнадцать — с боевыми роботами (о да! не перечесть, сколько моих, как я тогда считала, гениальных проектов было отправлено ею на свалку). Вот, для кого я работала! Вот, кто сделал из избалованного ребёнка злого гения! Ещё в детском саду я поклялась, что отомщу ей, после чего, поняв, что силой мне её уж точно не одолеть, начала изучать электронику, кибернетику, биомеханику... Ещё два года после нашей повторной встречи Ако доказывала мне, что моих усилий недостаточно, значит, надо было работать ещё, ещё, ещё... В восемнадцать лет я защитила докторскую диссертацию, в двадцать — получила пост генерального конструктора у главных конкурентов отца, после чего последнему не оставалось ничего, кроме как предложить мне такую же, но куда более высокооплачиваемую работу у себя, но... как раз тогда я поняла, что что-то из моей жизни ушло, ушло безвозвратно, этим чем-то, а вернее, кем-то и была Ако...
      Не так давно я встретила её. Обе мы очень обрадовались (впервые за много лет кто-то был рад видеть меня искренне, без лести). Выяснилось, что она занимается карате и скоро должна поехать на мировой чемпионат по этому боевому искусству (мне уже жаль её соперниц). При этом, кажется, она прекрасно понимает, что творится сейчас у меня на душе, ибо одной из реплик этой девчонки было "Я и не подумаю возвращаться без хотябы бронзовой медали, да там ведь и драться то почти не с кем, э-эх, хотелось бы мне вернуть школьные годы, жаль, Бико, что мы уже не подростки!"... Да, это очень жаль, но почему же, в таком случае, одна из нас продолжает заниматься робототехникой, а другая — единоборствами? Наверное, наиболее правильный из возможных ответов — память, вернее, даже не память, а воспоминания, воспоминания о тех, по своему очень счастливых днях, когда воздух был, чёрт его дери, чище, птицы пели звонче, зелень листвы была сочнее, вера в свои силы — безграничной, а любовь, как и ненависть, не знали компромиссов... В конце концов, всё и должно быть именно так, ведь наши воспоминания — это и есть мы, а от себя не уйдешь, как ни старайся....

Конец