ANGEL? DAEMON?

      Меня зовут Амуро Рей, вернее, так написано в моём паспорте, точнее, «Личной карточке космоноида (без гражданства)», однако, из моих знакомых никто меня так не зовёт. «Амуро, Амуро!», - радостно кричат созданные мной игрушки-роботы, стоит только им меня увидеть (если бы я учил их этике и психологии семейной жизни, то, слыша как они называют меня тем, кем я, в сущности, для них являюсь, чувствовал бы себя Джепетто). «Амуроу», - с ударением на первую букву, чаще всего укоризненно обращается ко мне подруга детства, - наверное, единственный во всей Вселенной человек, которому я дорог просто так, сам по себе, а не потому, что умею делать что-нибудь, обладаю какими-либо качествами…
      Да, я всегда чувствовал такие вещи, быть может, если бы не это, вся история вида, хвастливо называющего себя homo sapiens, пошла бы по совершенно иному пути… До сих пор ещё мне снится первый за все мои реинкарнации случай того, что в наше время называют «актом девиантного поведения». Юный мир, почти пустынный, которого едва коснулась рука его создателя. Неизвестно, для чего Старик решил сотворить себе помощника для управления собственным детищем, отчасти животное, отчасти своё подобие. Планировалось, что он будет гораздо ближе к первому, чем ко второму, но как можно до такой степени унижать образ и подобие Божие?! С самого начала я пытался сказать ему об этом, но, как это часто бывало и позже, последний не слышал обращённых к нему слов… Тогда я решил действовать, чем это закончилось, - известная история. В одних религиях это существо стало олицетворением вселенского Зла (и это вместо благодарности! ведь если бы не я, ни одна из книг, в которых об этом говорится, не увидела бы свет), в других - прогресса, но такого, который вместе с божественным светом принёс на землю болезни, войны, неурожаи и засухи (второе и отчасти первое ещё ладно, но как можно обвинять меня в явлениях природы, том, что происходит не благодаря, а вопреки мне?!), в третьих - воплощением справедливости, но увы, не правителем, не судьёй и не жрецом, а лишь презренным палачом, исполняющим чужую волю и самостоятельно ничего не решающим…
      Порой, являются мне и другие картины. Вот одна из них, пожалуй, самая яркая и едва ли не самая страшная: год тысяча триста сорок шестой от рождения сына Старика, окраина убогой французской деревушки, которой вскоре суждено прогреметь на весь мир. У подножия холма воинство в сверкающих доспехах, одним своим грозным видом способное поразить противника. Нетерпеливо роют копытами землю красавцы боевые кони, колышутся по ветру шитые золотом знамёна, каждое - стоимостью в несколько деревень. На вершине холма - презренные простолюдины в доставшихся, должно быть, ещё от прадедов помятых шлемах и грязных стёганых куртках, трусливо прячущиеся за врытыми в землю заострёнными брёвнами. И кого волнует, что недавно прошёл сильный дождь, и глинистый склон холма, и без того довольно крутой, превратился в препятствие, трудно проходимое даже для лучших из скакунов, управляемых опытнейшими наездниками? Какой уважающий себя рыцарь станет думать о том, что буквально в нескольких шагах отсюда есть путь, подняться которым, во-первых, будет гораздо легче, а во-вторых, дающий возможность атаковать противника широким фронтом? Кому интересны какие-то чугунные горшки и трубки, то тут, то там торчащие между кольями? Всё это - мелочи! Такая же мелочь - оруженосцы, наёмная пехота и слуги, пусть остаются с обозом и любуются блистательной победой своих господ! Вот прогремели трубы и кавалерия, словно небесное войско под командованием архангела Михаила, бросается на своих врагов, но тут, словно треск адского пламени, словно рёв какого-то неведомого существа из преисподней, раздаётся гул, слышный, должно быть, за добрую сотню миль от места битвы, гул, возвещающий начало новой эры… Горшки и трубки мечут смертоносный огонь, даже для их неопытной прислуги, медленно движущиеся рыцари, пытающиеся, кто на коне, а кто и пешком, взобраться на холм, - отличная мишень.
     - Не робейте, Братья! - Раздаётся над полем битвы голос маршала - храбрейшего и мудрейшего человека, великого знатока истории и древней мудрости, - эти машины, подобно архимедовым, поражают лишь на дальнем расстоянии, пойдём же вперёд, как римляне, не взирая на наши поте… - Голос его обрывается, прерванный ничтожным камнем, вытолкнутым силой пороха из презренной трубы…
      Но всё вперёд и вперёд идут могучие войны, да и разве нужно было им слышать эту фразу до конца? Разве когда-либо хоть один, самый слабый и трусливый рыцарь отступил перед самым сильным и отважным простолюдином?! Вот, кажется, настал счастливый миг, войско так близко, что враги опасаются, как бы стрельба не причинила вред им самим, пушки замолкают, но почти сразу их грохот сменяется свистом стрел длинных луков, луков, бьющих лучше, чем арбалеты, способных с одного выстрела лишить жизни лучшего из рыцарей, пусть даже тот, закован в превосходнейшую броню. Но даже и это не останавливает воинов, их всё меньше, но те, кто ещё жив, всё также полны решимости, даже тяжело раненные, отбрасывая в сторону пробитые стрелами части доспехов, ставшие бесполезными, идут вперёд, вот, некоторые из мечей уже опустились на головы дерзким лучникам, осмелившимся тягаться с, быть может, лучшими воинами на всей земле… Но слишком уж мало осталось рыцарей, слишком много крови потеряли многие из них в этой битве, слишком уж тяжелы доспехи, слишком устали раненные кони. Да и не лучникам сражаться с тем, что осталось от некогда блистательного войска, в дело вступают их господа, до того, подобно наёмным убийцам или ворам, трусливо прятавшиеся за спины крестьян и воткнутые в землю палки, наконец то удалось встретиться в этом бою равным противникам, вот только, ещё до этого он был проигран…
      А вот другая картина: стареющий итальянский живописец сидит над листом пергамента, но трудится он не над эскизом очередного шедевра, не над письмом одному из своих могущественных покровителей, даже не над анатомическим атласом - модным увлечением и хорошим подспорьем в работе для людей искусства того времени, а над чертежом какой-то ужасающей боевой машины, дотоле невиданной, и не воплощённой в металле ещё в течении почти пяти веков со дня его смерти.
     - Да, совсем старик двинулся умом…
     - Тихо, услышит!
     Но лишь ироничную улыбку вызвали тогда эти слова на моих губах, и уж наверное, спустя четыре с лишком века, немецкие солдаты на реке Сомме, вряд ли дерзнули бы назвать сумасшедшим создателя того, что их убило…
      А не я ли был тем царём, что из почти нищего, раздираемого междоусобицами и со всех сторон атакуемого внешними врагами княжества, создал империю, могущество которой окончательно угасло лишь при жизни Амуро Рея? Возможно и да, а возможно и нет, в конце концов, сторонников, как и противников, у меня всегда было множество.
      Много было их, жрецов храмов Войны и Науки, при помощи ножей, совершенствующихся век от века, умерщвляющих всё новые и новые жертвы на алтаре того огня, что вот уже много тысяч лет служит людям… Американец, возжелавший известности и создавший машину, предназначенную для того, чтобы европейцы смогли убивать друг друга как можно более эффективно, немец, начавший свою карьеру декорациями для фильма о полёте на Луну, а закончивший кораблём уже для настоящей лунной экспедиции, инженер, благодаря пламенной речи которого, было принято решение о восстановлении упавшего на землю корабля пришельцев, впоследствии послужившего началу новой эпохи, убившего при этом миллиарды разумных существ, не это ли когда-то предсказывал один из друзей сына Божия?...
      И лишь теперь, старшеклассник Амуро Рей, начавший свой день как обычно, а закончивший на борту одного из далёких потомков того самого корабля, окончательно понял, и осознал всё это. Запретный плод был сладок лишь на устах, зато изнутри он жжёт многих сильнейшим пламенем, тем, в котором сгорят дотла ещё очень многие люди, но и тем, что будет поддерживать жизнь этого вида, пока окончательно не угасло…

Конец